Прозрачные сизоватые струйки вьются вокруг его лица, меняясь, изгибаясь, словно какие-то призрачные змейки, и в конечном счёте растворяясь. То и дело невесомое облачко просачивается сквозь его приоткрытые губы, и, разбухая, теряет свою плотность, скользит по его скулам и лбу всё бледнеющим клубящимся потоком, пока не затеряется в завитках его чёрных волос.
- Ты разве не бросил курить, Шнайдер? - говорю я ему не слишком громко.
Он вздрагивает от неожиданности. Я уже довольно долго стою за его спиной, прислонившись к дверному косяку, и наблюдаю за тем, как он курит. Неужели всё это время он не чувствовал моего взгляда?
- Пауль? Какого ляда? Ты чего не спишь? - бурчит он, слегка хмурясь, и снова отворачивается к окну.
Что он может там видеть? Ночь глубокая на дворе, освещения никакого в этой глуши. Только звёзды и луна. И огонёк его сигареты.
- А ты чего не спишь? - спросил в свою очередь я, оттолкнувшись плечом от косяка и приблизившись к Шнайдеру.
- Да так, - неопределённо проговорил он и с почти видимым усилием уставился в ночь за окном.
Я знаю, что такое это "так". Я слышал, как они говорили сегодня по телефону. Она требовала своего простого женского счастья, а он говорил, что работает. Работа, работа, работа! Они так не любят нашей работы! Считают, что мы должны денно и нощно находится рядом с их юбками, а деньги, судя по их логике, из воздуха должны появляться. Ах, да. Ещё друзья. Конечно! Как это так? Друзья для него значат больше, чем она! Оооо, как же они этого не любят. Они никак не могут понять, что их много, а друзей мало. Их вообще больше, чем нас. Так почему, чёрт побери, мы должны всё время сидеть рядом с одной юбкой, если есть возможность побегать на свободе? Я не понимаю, почему Шнайдер так переживает. Неужели он всерьёз считает, что последнее слово было за ней, что это ОНА его бросила? Ха! Да на самом деле она просто успела трубку раньше бросить! Шнайдер, неужели на тебе не повиснет дюжина таких, как она, а то ещё и получше, если ты посидишь хотя бы полчасика в местной забегаловке со скучающим выражением на лице?!
- Слушай, может, хватит на меня пялиться? - раздражённо огрызнулся он, бросив на меня взгляд. Я отошёл к холодильнику, якобы за тем, чтоб достать пива. Чёрт. Я всё это время действительно пялился на него…
Он снова затянулся и выдохнул облачко дыма. Его аккуратные губы сразу же сердито поджались. Дым, словно боясь разозлить его ещё больше, поспешно расползся в стороны от его лица.
- Хочешь пива? - спросил я будничным тоном.
- Нет, - огрызнулся он. Я открыл банку. Отхлебнул.
- А вообще-то… - он смял сигарету с пепельнице, и последние прозрачные змейки торопливо попрятались в тёмных углах небольшой кухни. Потом он подошёл к холодильнику и достал банку пива.
Стоим рядом, лицом к холодильнику, пьём пиво. Хе. Как придурки! Чёрт, я даже не знаю, как продолжить разговор. Если я просто допью пиво и уйду, то буду считать себя ослом. Может, он что-то скажет первым? Поговорить нужно. Мы действительно довольно давно не разговаривали. То есть, не разговаривали как друзья. От него пахнет дымом. Он злится и грустит.
- Слушай, да не бери ты в голову! - не выдержав, говорю я тоном прожжённого сердцееда (этот тон у меня получается неплохо, должен заметить!) - нашёл, из-за чего переживать! Как будто не знаешь, что таких, как она…
- Вот не надо только лезть в мою жизнь, ясно! - рявкает он, резко поворачиваясь ко мне. Потом, наверное, смутившись своей вспышки, отходит в сторону и бухается в плетёное кресло, которое кто-то перетащил с лоджии и запихал в угол кухни.
- Прости, - пробурчал я, пересекая кухню и выбросив пустую банку в бачок. Теперь я к нему спиной. Но его взгляда на себе не чувствую. Поворачиваюсь. Он сидит в кресле, развалившись в своей манере, вытянув длинные босые ноги и глядя в пол.
Я подхожу, сажусь напротив него на корточки. Он поднимает глаза на меня.

***
Чёрт. Ну что ему нужно? Нужна ему эта задушевность! Я сам могу справиться со всеми своими проблемами. Тем более с этой проблемой. Он чертовски прав! Таких баб ещё будет целая куча в моей жизни! Да! Целая куча! Воз и маленькая тележка! Да я только пальцем поманю…Чушь. Не будет больше такой, как она. Она другая, не такая, как они все. Для них всех я непогрешимый бог. А для неё я простой человек. Который просто работает в какой-то музыкальной группе. Она хорошо знает цену нам обоим. Стою ли я много? Чёрт, ну чего он пялится??
- Что ты уставился? - рявкаю я. И сразу же жалею, что я так груб с ним. Он-то ни в чём не виноват.
- Прости, - говорю я сконфуженно и снова прикладываюсь к банке, которую всё ещё держу в руке. А Пауль свою уже допил. Алкаш. Хех…
- Я тебе говорю, что никто не стоит того, чтоб так из-за него гробить себе нервную систему. Нервные клетки не восстанавливаются. - говорит он мне со своим излюбленным лукавым прищуром.
"Из-за него". Ха! "Из-за него" я точно нервную систему себе гробить не собираюсь.
- "Из-за него" я точно нервную систему себе гробить не собираюсь, - сказал я вслух и захохотал. Что-то нервным смешок получился. Пауль тоже засмеялся. Я продолжил хохотать. У Пауля смех такой заразительный. Чёрт! Мы весь дом перебудим!
Потом он садится передо мной прямо на пол своей задницей и вынимает из кармана своих бывалых джинсов пару сигарет довольно странного, едва ли не кустарного вида. Одну протягивает мне.
- Я подумал, раз уж ты снова начал курить, то составишь мне компанию, - подмигивает он.
- Это что? Какая-нибудь гадость? - говорю я, принимая, всё-таки, сигарету.
- Это очень качественная гадость! - с видом знатока кивает он, всё ещё улыбаясь.
А почему бы нет, чёрт побери? Это прочищает мозги. То есть, наоборот. Но зато всякие ненужные и тяжкие мысли точно вытесняет куда-то на задворки сознания. Когда я просплюсь завтра, то не буду себя чувствовать себя так паскудно! Я щёлкаю зажигалкой, держа сигарету губами. Затягиваюсь, передаю зажигалку Паулю.
Вместо того чтоб взять её, он подаётся вперёд, перекатываясь на колени, потом привстаёт и прикуривает от моей сигареты. Вот ведь лентяй! Не хочет лишний раз пощёлкать своими драгоценными гитаристскими пальчиками! Его лицо на пару секунд освещается красноватым отблеском, его щёки втягиваются, когда он раскуривает. Он так близко. Я даже его дыхание могу почувствовать. Пивом пахнет. Судя по интенсивности запаха, он и до меня успел в холодильник слазить. Несколько раз.
Пауль садится снова на колени, как самурай, и смотрит на меня, словно ожидая моей реакции. Я что, прыщавый подросток, чтоб как-то реагировать? Ну травка, и что? Хорошая травка.
В теле тепло. Спокойно. А не пошла бы эта сука и вправду куда подальше? Чего гробить себе нервную систему? Я зажмуриваюсь. Хорошо. Вот так и буду тут сидеть, в этом мягком старом кресле, и пусть меня попытаются из него выковырять!
- Пошло? - тихо и как-то заговорщически спрашивает он.
Как же влом отвечать. Просто киваю. И правда хорошая трава. Мне даже, по большому счёту, пофиг, где он её достал. Укурюсь к едреней фене и буду дрыхнуть. И пусть ни одна сука не снится! Мы разные люди? Вот и ладушки! Вот и хорошо, да, мы разные! Я не для неё!... А она не для меня…
Чёрт! Я затягиваюсь сильно и резко.
Твою мать! Не стоило…

***
Он слишком резко затянулся и закашлялся. Я приподнимаюсь, стоя перед ним на коленях, и от души хлопаю его по округлившейся спине. Его голова как раз перед моим лицом. Его волосы пахнут дымом. Ноздри щекочет сладость наркотика, причудливо вплетаясь в горечь никотина. Я целую его макушку.
Он распрямляется. Глаза у него такие смешные. Испугался, что ли? Или просто не ожидал?
- Какого хрена, Пауль?! - гневно шипит он, всё ещё покашливая.
- Да ладно! - примирительно пожимаю плечами я, бухаясь обратно задницей на пятки, - подумаешь! Я пошутил.
- Шутки у тебя! - недовольно бурчит он, откидываясь на спинку кресла и снова затягиваясь.
Опять повисает тишина. Его пальцы немного дрожат. Ресницы тоже. Чёрные ресницы и голубые глаза. Такое стекло есть, прозрачное и голубое. А ещё таким речной лёд бывает. Красиво.
Я мягко кладу руку ему на колено.
- Пауль… - бурчит он, но замолкает. Наверное, не знает, что сказать. Поэтому я говорю за него:
- М? Тебе не удобно?
- Ты это… - он сердито хмурится, потом кашляет пару раз. Наверное, ему стоит больших трудов, чтоб не сбросить мою руку, или чтоб не ёрзать. А может, ему просто лень ёрзать!

***
Жлобяра этот Пауль, вот он кто! Шутки у него - не поймёшь, где смеяться… Его широкая ладонь начинает гладить моё колено по кругу. Радиус всё шире. Потом ломается, вытягивается вдоль моего бедра… Чёрт… Чёрт… Ну что это ещё такое?
- А что такого? - спрашивает он, его лапа невозмутимо пробирается всё выше. Меня душит дым. Голова плывёт…
- Подумаешь! Мы ничего плохого не делаем… - его рука ползает, как медлительная ящерица, по складкам моих брюк. Там, где бёдра переходят в пах… Да, мы не делаем ничего плохого. Подумаешь, один мужик другого едва ли не по яйцам гладит! Что такого? Ха!
А и чёрт с ним! Это, в конце концов, не больно. Если ему так хочется - пусть гладит…
Я затягиваюсь сигареткой, глотая дым и чувствуя, как он плавает внутри меня. Пауль пробирается рукой мне под майку. Мой живот невольно вздрогнул. Щекотно… Чёрт… И приятно… Я разваливаюсь в кресле с видом сибарита. Давайте, ублажайте меня, гладьте, целуйте, я и пальцем не пошевелю. Надоело! Выкладываешься, выкладываешься! А потом "мы разные люди"!
Пауль бросил окурок куда-то на пол, судя по всему, и его вторая ладонь присоединяется к первой. Они танцуют по моему животу и груди, словно пара фигуристов на льду… Так настойчиво и в то же время ласково. Приятно, блин… Хорошо… Я жмурюсь, словно кот у тёплой печки. Под кожей волнами разливается истома. Я докуриваю сигарету и выкидываю её, не глядя куда. Теперь ничего не отвлекает. Разве что банка в правой руке.
Пауль пододвигается. Мне приходится раздвинуть ноги, чтоб он оказался ближе. А теперь кто-нибудь, хоть кто-нибудь, объяснит мне, какого хрена я раздвигаю ноги?! Он наклоняется вперёд и буквально присасывается к моей шее. Он лижет её вверх и вниз, играет острым кончиком языка, трогает, щекочет, ныряет в ямку между ключицами…Его живот трётся о мой пах, и я раздвигаю ноги ещё шире. Зачем?... Чёрт, Пауль, перестань… Нет, не останавливайся… Перестань… Не надо, продолжай…
Я не шевелюсь. Мне хорошо и тепло. Жидкая горячая истома стекает с моих плеч и струится по венам вниз, вниз, вниз, вниз. Я как будто бы принимаю душ. Изнутри. Может, это всё ещё дым, а не моя кровь?
Он касается моих губ языком, я невольно приоткрываю рот.
Какого чёрта, мать твою?!

***
Он вздрагивает, будто его разбудили, вылив ему на голову ушат холодной воды. Открывает свои ледяные глаза. Взгляд обиженный и злой. Почему ты злишься? Разве тебе не хорошо?
- Что не так? - тихо спрашиваю я, слегка отодвинувшись назад.
- А по-твоему это всё нормально?
- А что тут такого?
- Что такого?! Мы же мужики оба! И как бы друзья… Не больше…
- Так мы и не делаем ни…
- Я это уже слышал сегодня раза три!
- Шнайдер, - я прикасаюсь обеими ладонями к его лицу, смотрю ему в глаза, - если ты не хочешь, если тебе не приятно, то я уйду и ничего не буду помнить завтра.
Голубой лёд подтаял. У него в глазах паника. Борьба. Он не знает, чего он хочет. То есть, знает. И я знаю. Но он просто боится. Почему ты меня боишься? Я твой друг. Самый близкий друг. Я ничего плохого тебе не сделаю. Я знаю, он не скажет ничего. Он не хочет, чтоб я ушёл. Но и не хочет признаваться самому себе в том, что… В том, что…
Я не буду тебя целовать в губы, если ты не хочешь. Давай просто расслабимся.
- Различий-то больших нет, - говорю я ему, ласково поглаживая его челюсть и подбородок, - вот ты глаза закрой, и просто забудь о том, что это - я. Это не я. Это вообще не мужчина. Ну давай, закрой.
Он послушно прикрывает чёрной занавесью своё колкое холодное стекло цвета майского неба. Нервно поджимает губы. Я осторожно надавливаю ему на грудь, принуждая откинуться на спинку кресла. Он подчиняется и вздыхает. Глаза его закрыты, брови слегка нахмурены.
- Вот. И не открывай. Вот увидишь, никакой разницы, - шепчу я ему.
Задираю его майку ещё выше. Его тёмные небольшие соски напряглись, наверное, против воли хозяина. Он ненавидит сейчас своё тело, я знаю. Ничего, зато я боготворю это тело. Это драгоценность. А я ювелир. Самым кончиком языка я начинаю шлифовать маленькие круглые камешки его сосков. Я делаю это размеренно, всё ускоряясь. Мы оба с ним "ритмачи". Я знаю, какую власть имеет над ним ритм. Такую же, как надо мной. Я невольно прикрываю глаза. Я знаю, что он свои не открывает. Обхватываю губами сосок, втягиваю в себя.
Тихий стон. Такой робкий, какой-то скромный. Не надо сдерживаться. Перестань. Ведь ничего постыдного. Я просто хочу, чтоб тебе было хорошо, чтоб все плохие мысли тебя оставили. Чтоб мысли о ней тебя оставили. Её здесь нет. Это я.

***
Так, это не Пауль… Это не он. Это вообще не мужчина. Правда, никакой разницы. Она меня ласкала почти так же. Нет, не почти. Пусть будет - так же. Это она. Она меня нашла, приехала сюда, чтоб извиниться. Давай, извиняйся, сучка…
Язык играет с моим пупком. О чёрт… Это что-то новенькое… По кругу и опять ныряет в ямку, губы прихватывают волоски и слегка оттягивают их. Хватит уже прелюдий! Давай, детка, сделай… Кровь накатывает волнами, вызывая напряжение, которое отдаёт в поясницу, стреляет короткими вспышками по позвоночнику. Брюки упираются в напрягшийся член почти болезненно. Чёрт, всё, мне надоело…
Я протягиваю руку, на ощупь расстёгиваюсь. Чужая горячая ладонь сразу же ложится туда, куда нужно. Ещё толчок крови, по телу вверх поднимается щекочущая волна, я даже слегка передёргиваюсь. Как хорошо. Я приоткрываю рот. Мне плевать, что начинаю стонать почти в голос. Я никогда не стонаю громко… Ну давай, детка, что ты всё ломаешься! Давай, пожалуйста…

***
Его нетерпеливая рука нервно, с дрожью, расстёгивает ширинку его брюк, потом приспускает резинку трусов. Я всё знаю, Кристоф, я сам. Ну что ты так торопишься? Я никуда не денусь. Я тут. Я твой. Ты мой. Всё для тебя, всё… Наши руки толкаются, путаются, мешают друг другу, словно невестка и свекровь в маленькой кухне. Мы сейчас тоже в маленькой кухне. Никого. Ночь. Свет не включили. Ты мой полностью. Какой ты красивый.
Я осторожно, не грубо, чтоб не разрушить чар дыма, отодвигаю его руку в сторону, беру его напряжённый член в ладонь, обхватываю мягко, но плотно. У меня вспотели руки. Кристоф дрожит. Мелко-мелко, всем телом. Его красиво очерченные губы приоткрыты. Влажно поблескивают зубы и язык. Я так хочу поцеловать этот рот. Но нельзя. Пока нельзя. Не открывай глаза…
Сначала только самый кончик. Губами. Потом присасываю. Осторожно. Дразню. Трогаю языком. Кожица тонкая, нежная. Такая горячая. Гладкая. Чёрт. Ты весь мой. Весь.
Кристоф сипло дышит открытым ртом. То и дело прорывается стон. Тихий, хриплый, низкий. Не такой, как у Рихарда. К чёрту Рихарда! Его сейчас здесь нет. И не нужно. Не открывай глаза. Не открывай. Тогда ты останешься моим навсегда.
Ритм владеет нами обоими. Я хочу тебя ещё больше. Так сильно, что просто готов растерзать. Как можно глубже. Ещё глубже…Господи! До самой глотки, чёрт побери! Я хочу с тобой слиться. Не открывай глаза…
Он подаётся вперёд, обхватывает мою шею руками. Тише, сломаешь! Да и чёрт с ним. Ломай. Раздави меня к чертям собачьим! У тебя такие сильные руки. Задуши меня… Он начинает двигаться мне навстречу. Так же ритмично. Сильно. Резко. Чётко, будто вмазал свой самый убойный бит. Господи, если б я только мог ещё сильнее…
Старое плетёное кресло скрипит, как мне кажется, просто оглушительно. Почти пустая банка с жестяным скрежетом сминается в его сильной потной ладони. Потом звякает об пол. Он дрожит. Мои волосы трутся о его голый поджарый живот. Я вцепляюсь в его спину. Мы звери. Мы просто жрём друг друга. Ты мой. Мой. Убью. Уничтожу. Да…

***
Немного осталось, я чувствую. Сейчас просто сдохну. Голова плывёт. Дым, дым вместо крови. Я, кажется, рычу. Я не понимаю, чей это голос. О господи. Да, детка, умница, давай…Сильнее! Мать твою, сучка, давай, не скромничай! Насмерть затрахаю… Я стиснул челюсти до судороги. Свело плечи. Кажется, я слишком сильно её сжал. Задохнётся же… Потом отпущу, чуть позже. Немножко ещё. Давай же…
Господи, она просто богиня. Тонкая кожица головки скользит по ребристому твёрдому нёбу, втыкается в подрагивающую плоть мягкого, а снизу её обнимает шершавый сильный язык. Это горячий вакуум. У меня ни одной мысли. Я исчез. Меня нет. Давай, милая моя. Ты богиня. Чудовище. Давай, я сдохнуть хочу… Ещё. Ещё. Ещё немножечко…
Волосы. Жёсткие, коротко стриженные. Я вцепился в них уже давно, но ощутил только сейчас. Я даже знаю, какого они цвета. Я знаю, что это - не она!
Господи! Что я делаю!

***
Он отпихивает меня, сгибается и стискивает руками мокрый от моей слюны горячий член. На лице Кристофа прорезается выражение муки. Белёсое и горячее вязко выплескивается в его ладонь. Он тяжело дышит. Дрожит. Опускает голову. Я пододвигаюсь.
Он поднимает голову. Я невольно замираю. Сколько ненависти, обиды и разочарования застыло в этом синем льду. Ну что я сделал не так?
- Пауль, какого, мать твою, хрена мы сейчас делали?! - очень тихо рычит он.
- Кристоф, но ведь…
- Не называй меня Кристофом, ясно! - он отпихнул меня так сильно, что я повалился на спину. Сам он бросился к мойке и, врубив воду на всю катушку, сначала вымыл руки, а потом стал замывать несколько пятен, оказавшихся на брюках. Очень сосредоточенно, усиленно трёт. Его плечи дрожат. Голова опущена.
Он плачет?! Я поднимаюсь и медленно приближаюсь к нему. Кладу руку на плечо и тихо спрашиваю:
- Ты плачешь?
Он неожиданно поворачивается ко мне, его рот перекошен в страшном оскале. Я действительно испугался. Он взревел, схватил меня за грудкИ и прижал к стене. Его отведённую для удара руку я заметил лишь через несколько секунд. Потому что он не ударил. Замер. У него слёзы в глазах. Губы дрожат вокруг стиснутых зубов.
- Сввввволочь… - процедил он, - ты… ты… Пидор несчастный! Ты, маленький гадёныш, какого чёрта?!
Я смотрю на него во все глаза. Как больно. Нет, не физически. Мне дышать трудно. Почему ты так?... Ну что плохого я сделал? Я тебя ненавижу. Убью. Но я не двигаюсь. Он тоже не двигается. Только дрожат губы и блестят слёзы. Лёд тает.
Он опускает руки.
- Ну зачем ты? Какого хрена?... - тихо говорит он. Потом отворачивается, прячет лицо в ладонях и плачет. Он такой растерянный. Он потерялся. Он не знает, что случилось, как себя теперь чувствовать. Что он думает обо мне? Я хочу обнять его и не отпускать. Обнимаю и не отпускаю.
- Зачем ты это сделал? Ты меня специально обкурил, чтоб я слетел с катушек? Зачем тебе было это нужно? - с усилием выговаривает он, когда его плач немного стихает, - ты мною просто воспользовался. В кого ты меня превратил?... Я теперь буду себя каким-то грязным пидором чувствовать…
- Так не чувствуй, - просто говорю я.
Он смотрит на меня недоверчивым обиженным ребёнком. Он красивый даже когда плачет.
- Если ты не будешь себя чувствовать "грязным пидором", то ты им не будешь! - говорю я, - ты не грязный, пока сам себя не начнёшь таковым считать. Ты очень красивый. Ты самый лучший.
- Не надо, - почему-то говорит он, прижимаясь ко мне. Его брови изогнуты так страдальчески, что мне даже немного смешно становится. Ну что за трагедия? Просто ты узнал о себе сегодня что-то доселе неизвестное, ненавистное и запретное. А я, наверное, в тебя немножечко, совсем чуть-чуть влюбился.
- Пауль. Ну мы ведь… не… нуу… - спрашивает он то ли испуганно, то ли с надеждой.
- Шнайдер, запомни. Это всё значит только то, что это значит, - ответил я, глядя в самые его глаза. Самые прекрасные глаза на свете. Улыбаюсь. Мы обнимаемся по-дружески. Я с тобой. Я всегда с тобой. Я тебе помогу, и ты перестанешь бояться.
- Пауль.
- М?
- Ты знаешь… Ты можешь звать меня Кристофом, если хочешь…
Я больше не чувствую запаха дыма.